Когда я был щенком, я
развлекал тебя своими
выходками и вызывал
твой смех. Ты называл
меня своим ребенком, и
несмотря на большое
количество пожеванной
обуви и пары убитых
сброшенных подушек, я
стал твоим лучшим
другом. Всякий раз,
когда я бывал ‘плохим’,
ты грозил мне пальцем
и спрашивал: ‘Как ты
мог?’, но потом ты
успокаивался и
переворачивал меня,
чтобы почесать мне
живот.
Мое домашнее
обучение проходило
немного дольше, чем
ожидалось, потому что
ты был ужасно занят,
но я старался. Я помню
ночи, когда я
обнюхивал тебя в
кровати, слушая твои
секреты и сокровенные
мечты, и я верил, что
жизнь не может быть
более безупречной. Мы
совершали длинные
прогулки и бегали в
парке по аллеям,
останавливались поесть
мороженое (я получал
только кусочек, потому
что ты говорил
‘мороженое вредно для
собак’), и я подолгу
дремал на солнце,
ожидая, когда ты
придешь домой в конце
дня.
Постепенно ты стал
уделять больше
времени работе, своей
карьере, и проводить
много времени в
поисках супруги. Я
терпеливо ждал тебя,
каждый раз утешая
твою сердечную печаль
и разочарования,
никогда не винил тебя
за плохие решения,
весело и шумно
ликовал, когда ты
приходил домой, и
радовался, когда ты
влюбился.
Она, теперь твоя жена,
не ‘собачья личность’
— тем не менее я
поприветствовал ее в
нашем доме, старался
показать расположение
к ней, подчинялся ей. Я
был счастлив, потому
что был счастлив ты.
Затем, через некоторое
время, появились
человеческие детки, и
я разделял ваш
восторг. Я был
очарован их
розоватостью и их
запахом, и я тоже хотел
быть им мамой. Только
она и ты волновались,
что я могу сделать им
больно, и я большую
часть времени
проводил изгнанным в
другую комнату или в
конуру. О, как я хотел
любить их, но я стал
‘пленником любви’.
Как только они начали
подрастать, я стал их
другом. Они цеплялись
за мою шерсть,
поднимая себя на
шатающиеся ноги,
засовывали пальцы в
мои глаза, исследовали
мои уши и целовали
меня в нос. Я любил все
в них, и их
прикосновения —
потому что твои
прикосновения не были
такими частыми — и я
защитил бы их жизнью,
если было бы нужно.
я незаметно
прокрадывался в их
кровать и слушал их
переживания и
секретные мысли.
Вместе мы ждали звука
твоей машины на
дороге. Это было время,
когда другие
спрашивали тебя, есть
ли у тебя собака, и ты
доставал мою
фотографию из
бумажника и
рассказывал им
истории обо мне. Но
последние несколько
лет ты просто отвечал
‘да’ и переводил тему.
Я перешел из
положения ‘твоей
собаки’ в положение
‘просто собаки’, и ты
возмущался каждый
раз, расходуя деньги
на меня.
а теперь у тебя
появился удобный
случай продвижения по
работе в другом
городе, и ты, и они
переедете в квартиру,
где непозволительно
держать животных. Ты
выбрал правильное
решение для своей
‘семьи’, но когда-то
было время, когда я
единственный был
твоей семьей.
Я был возбужден
поездкой на машине,
пока мы не прибыли в
приют для животных. Он
пах собаками и
кошками, страхом,
безысходностью. Ты
заполнил
канцелярскую бумажку
и сказал: ‘Я знаю, вы
найдете хороший дом
для нее.’ Они пожали
плечами и одарили
тебя страдальческим
взглядом. Они
понимали
действительность
положения собаки и
кошки среднего
возраста, даже если
она с ‘бумажкой’. Ты
вмешался и оторвал
пальцы своего сына от
моего ошейника, когда
он кричал: ‘Нет, папа!
Пожалуйста, не
позволяй им забрать
мою собаку!’ И я
волновался за него,
какие уроки ты
преподавал ему о
дружбе и верности, о
любви и
ответственности, и об
уважении ко всей
жизни. Ты прощально
похлопал меня по
голове, избегая моего
взгляда, и вежливо
отказался забрать
ошейник и поводок с
собой. У тебя был
предельный срок для
встречи, и я остался
один.
После твоего ухода две
приятные женщины
сказали, что ты,
возможно, знал о своем
переезде месяцы назад
и не предпринял
никаких попыток найти
мне другой хороший
дом. Они покачали
головой и сказали: ‘Как
ты мог?’
Они были внимательны
к нам здесь, в приюте,
насколько позволял их
рабочий реестр. Они,
конечно же, кормили
нас, но я потерял свой
аппетит много дней
назад. Сперва, когда
кто-нибудь отклонял
ручку, я несся вперед,
надеясь, что это ты —
что ты изменил свои
мысли — и что все это
плохой сон: или,
наконец, кто-нибудь,
любой, кто позаботится,
кто может спасти меня.
Когда я осознавал, что
не могу конкурировать
с привлекательностью
счастливых щенков, не
задумывающихся о
своей судьбе, я
возвращался в дальний
угол и ждал.
я слышал ее шаги, как
она шла ко мне в конце
дня, и я пошел за ней
по проходу в
отдельную комнату. В
блаженно укромную
комнату. Она уложила
меня на стол,
погладила мои глаза и
сказала мне не
волноваться. Мое
сердце колотилось в
предчувствии того, что
должно произойти, но
также это было чувство
облегчения. Дни узника
любви истекают. По
своей природе, о ней я
беспокоился больше.
Бремя, которое она
несла, было тяжким
для нее, и я это знал
так же, как каждый раз
знал твое настроение.
Она мягко наложила
жгут